Начало игры

- Бабуль, а хочешь грибов белых принесу, напечем в горшке, с черемшой, со сметанкой, а? А может, ягод лесных? А вот еще шиповник зацвел пунцовый, хочешь, наломаю тебе охапку? - с рассвета пристает к бабушке Вольха, не желая идти в "ходоковую избу" с матерью. Ну в самом деле, лето, солнышко такое ласковое, и день обещает быть не сильно жарким, ну как можно в такую пору сидеть в крохотной хижине, выслушивая унылые жалобы селян? "Буренка чего-тось молока не дает, и гной у ей из носу сочится, и не ест, только воду пьет, аж живот вздулся...", "поясницу ломит, мочи нет, вчерась не ломило, а вот как с утра сено покидала, так и ломит, зараза. Дай травок каких, Варвара!", "зуб свербит, окаянный, ни квасу попить, ни хлебушка поесть, даже рот больно открывать...", "Подменили мово Васеньку, как есть подменили, приди, Варварушка, погляди, родимая!". А Вольха, как подручная, квасцы в каменной ступке настучи, травы завари, смальца разогрей, сбегай жабу или ужика поймай...Скукота смертная. К тому же, жалко ловить зверюшек на мамушкины зелья.
Бабуль, наконец, сдалась под натиском внучкиных посулов, и, степенно убирая шитье, молвила царственно, повысив голос, чтобы и дочь слышала из своей светелки:
- Изыди, соблазнительница! А хотя обожди, вот только что, прямо сейчас, так рыбки захотелось!И не окуня какого костлявого, а карасиков жирненьких, с ладонь длиной, и чтоб все один к одному, и их бы нажарить, да с черемшой, да со сметанкой! - бабка Варвара хитро прищурилась, делая знаки Вольхе, чтобы та не спешила удрать из избы, пока мать не ответила.
Варвара-краса, слушая сей спектакль, улыбалась, вздыхала, в который раз спрашивая себя, в кого такая не-ведунья уродилась Вольха. Девка вроде не тупая, и схватывает все на лету, и травы умеет разбирать, но не понимает, что умения те следует развить, улучшить, набираться ума-разума и опыта, ибо это их хлеб насущный, а у дочки только одно на уме и есть. Как бы из дому удрать да по лесу шататься с мавками, лешими, кикиморами да прочей нечистью. Ну и по своему опыту женщина знает, что, если Вольха совсем упрется, то никакой пользы от нее в ходоковой хижине не будет. Это одна беда, а другая - как бы не было вреда.
- Вам бы в игрушки все играть, что старая, что молодая, один колер! Сегодня сама управлюсь, не впервой, но завтра будешь принимать ходоков одна, без меня, и попробуй только набедокурь! - Варвара показалась на пороге своей комнаты, отдернув занавесь из цветастого ситчика. Высокая, статная, коса с руку толщиной уложена короной , блестит медно-каштановым, а по линии роста волос кудрявятся крутые завитушки, обрамляя румяное лицо. Соболиные брови вроде нахмурены строго, и губы поджаты, а синие глаза улыбаются. Она уже готова к выходу, длиннополый сарафан шуршит длинными складками, легкий плащ с широким клобуком перекинут через руку.
- Стой, куда полетела? Раз к речке идешь, возьми из сарая связку корья, закинь в воду, да привязать веревку не забудь покрепче, а то унесет теченьем.
Вольха надулась было, но, спохватившись, радостно кивнула и вылетела за дверь, на ходу чмокнув бабушку в лоб. Во дворе немного повозилась, осматривая садки-плетенки для ловли рыбы, перебирала связки корья, выбирая самую легкую, но увы, все они были одинаковы по весу. Из этой коры, очищенной, высушенной, вымоченной, а затем растолченной, получится желтоватая бумага. Толстая и шершавая, но вполне годная для письма. Все лучше, чем береста, а покупной бумаги в Навье днем с огнем не сыщешь.
Легким шагом дошла до арки, остановилась, и, повернувшись к дому лицом, отвесила поясной поклон, прощаясь на целый день. Лицо ее при этом было серьезно и сосредоточенно, а исполнив простенький ритуал, девушка вновь заулыбалась, поправила походную суму, свою верную спутницу, закинула на плечо посох со свисающими с его конца плетенками и корьем, и направилась к речке-болтушке. Из стойла послышалось призывное ржание Смолки, и Вольха было запнулась, на секунду задумалась, не взять ли с собой и лошадку, да тут же передумала. Речка-болтушка недалеко, а тропка такая узенькая, извилистая, зажатая густыми зарослями, что быстрее будет пешком, чем на лошадке.
На тропе еще сыро и сумрачно, трава кажется седой от росы. Где-то высоко в кронах деревьев поют пташки, трещат и хлопочут белки, роняя на путницу мелкие веточки и древесную труху. Вот одна из рыжих плутовок, узнав Вольху, шустро спустилась, бесцеремонно спрыгнула на плечо, цепляясь коготками за плотное полотно платья, забегала с плеча на плечо, заглядывала девушке в лицо, нетерпеливо прицокивая - мол, есть что вкусного? А если найду?
Девушка смеется, пытаясь пощекотать пушистику пузь, но белка вредничает, в руки не дается, пока не получает с пяток лесных орешков. Торопливо запихивает угощение за щеки, и, так и не дав себя погладить, убегает обратно, хвастаться перед более робкими товарками добычей.
Лучины через две девушка добралась до воды, еще немного попрыгала по камням вдоль говорливой мелкой речки, к заводи, где водились самые жирные караси. Место там потаенное, тенистое, пахнет сосновой смолой да поздними пролесками, а говор речки-болтушки доносится еле-еле, как неуловимый шепот.
Здесь, на узкой полоске красного песка, Вольха сняла лапти, повесила их на ветку, чтобы мелочь какая не утащила, подвернула и завязала подол сарафана выше колен, чтобы не замочить в воде. Посох прислонила к осинке, на коей уже красуются новенькие вольхины лапти, подхватила плетенки и полезла в воду, начисто забыв про связку корья.

Закидушки - дело тонкое. Мало взять да и закинуть плетенки в воду, надо сначала выбрать правильную приманку, поместить ее так, чтобы не расплылась сразу же после погружения в воду, да чтобы пахучая, чтобы ее аромат сводил рыбу с ума, заставляя бежать на даровой обед даже сытых. И место выбрать, где не голый песок, а видно, что тут любой уважающий себя карась бы задержался на день-два, а то и на всю жизнь. Вода почти стоячая, не сильно глубокая, в летнюю пору не успевает остыть даже за ночь. И дно с корягами устлано песочком вперемешку с илом, а вдоль берега шуршат заросли камыша...

Вольха священнодействует, медленно вышагивая, стараясь не задевать листьев желтой кубышки и не мутить воду. Закрепляет плетенки поодаль друг от друга, забирает веревки в горсть, идет к берегу, чтобы привязать их к сучкам на толстом бревне упавшего еще в прошлом году дерева.

Что-то плюхнулось в воду, девушка замерла, ища взглядом, что это было. Желудь! Откуда он тут? Ближайший дуб довольно далеко от берега. Шлёп! Еще один! Эге, да тут озорник завелся? Или озорница.
Птицы пели. Распевались до дневного зноя, возились в глубине леса, шмыгали по-над берегом, наводя деловитую суету. Был бы кто тут из злобной нечисти, так молчали бы певуньи, а то и вовсе разлетелись бы в страхе.

Выловив неспелые "снаряды", девушка зачем-то раскусила один, легко прокусив мягкую еще скорлупку, пожевала сердцевинку, сморщилась от терпкой горечи, выплюнула невкусность, набирая ладошкой воду, умылась, бросая быстрые взгляды в сторону берега и близкого леса. Там, за стеной дымчатых солнечных столбов, мерцают во влажном сумраке бледные искорки светлячков, колышутся неясные тени, и на этом зыбком фоне попробуй разгляди чего!

Вольхины лапотки белеют там, где и были оставлены, Вольха уставилась не на них, а чуть пониже, словно почуяв чье-то присутствие. И тут, явно замыливая ей взгляд, что-то лохматое, как пук перекати-поля, с шорохом покатилось с берега, едва не заставив горе-рыбачку выскочить из воды. Вовремя поняла, что это забытое ею же корье, будь оно неладно! Она забыла, а кто-то напомнил, ишь умник какой!
Чтобы поймать убегающие заготовки, пришлось войти в воду по пояс, ловить будто ожившую связку, и, пока ловила, чудилось, что слышится с берега чей-то развеселый смех.

Старательно делая вид, что так и было задумано, Вольха степенно вяжет пойманное корье за конец веревки, выйдя на берег, не спеша отжимает подол платья. Летнее солнышко быстро высушит мокрые одежки, это не беда, а вот - кто же это балуется? Глянуть бы хоть одним глазком!

Только подумала, а шалунья возьми и покажись. Тонюсенькая, что ивовый прутик, волосы копной, в простой рубашонке, и ножки босые. Улыбается... Вольха в лесу - как у себя дома, знает повадки местных жителей, леснян то бишь. И сейчас почти уверена, что это именно улыбка, а не хищный оскал. Опять же цветок в руках. Пушистая веточка так и сияет на темном фоне леса, чисто золото.

- Спасибо, что помогла мне корье в воду закинуть, а то я сама-то, голова дырявая, и забыла о нем. - негромко сказала ведунья, приветливо улыбаясь в ответ незнакомке. Ясно, что не человек. Вольха, как незнакомка объявилась, ощутила знакомую жаркую волну, что окатила ее с макушки до пят, как горячей водой, согревая на миг, но не обжигая. Верный признак, что не человек перед тобой, а леснянка. Только вот - кто?
Для мавки больно худенькая, для русалки - время неурочное. Кикимора, может? Соскучилась в лесной глуши, давно не видела заблукавших путников, коих можно морочить и путать, сколько душеньке захочется? Хотя вот прабабка Варвара говорит, что нет души у лесной нечисти. А Вольха не верит. Как это - нет души? Тогда были бы они мертвые болванки, бесхарактерные, никакие. Только бы пожрать...

- Ты, верно, деда Олексея внучка? - продолжает Вольха, не спуская глаз с тщедушной фигурки. Дедом Олексием девушка величает лешего, что живет тут окрест. Он такой старый, ровесник самого леса, и с ним интересно поболтать, когда у старика бывает хорошее настроение.
Девушка не подходит слишком близко, не делает резких движений, не желая вспугнуть лесное чудо. Обычно эти создания не являются просто так, и Вольхе и любопытно, кто же эта улыбчивая леснянка, и слегка боязно - знает по своему опыту, что внешний вид их весьма и весьма обманчив...

Цветка было жаль. Не помогло его золотое солнышко этой девочке, не вернуло улыбку мертвым устам. Вольха вдруг четко осознала, что пытается подружиться, в общем-то, с нежитью, с мертвой, с той, что была обижена жизнью и обстоятельствами, той, чья душа, несогласная со смертью, не улетела, куда ей положено, а осталась в этом лесу. Зачем? Ну... обычно на бренной земле остаются души несправедливо убиенных, замученных до смерти, и просто погибших не своей смертью - если горят желанием мстить. Или, обозленные, будут стремиться утащить за собой как можно больше душ. Или... Да что тут рассусоливать! Оборвав свои мысли, Вольха, не теряя приветливой улыбки, выбралась на берег, забрала свои лапотки, стала обуваться, обтерев подошвы о траву.

- Стой, обожди! Дай обуюсь-то! Погоди, малая, не убегай! - прыгая на одной ноге, просит ведунья, размахивая лаптем и самовязанным носком. Носки не желали натягиваться на влажную ступню, а тем временем девочка-призрак, или кто она на самом деле, медленно таяла в лесной чаще.
Однако, когда Вольха все же справилась с обувкой и шагнула под сень вековых деревьев, то легко различила легкую белую фигурку, мельтешащую меж стволами и зарослями дикой малины.

- Маленькая лесовичка, куда ж ты меня ведешь? - пытается поговорить Вольха со странной провожатой, но та лишь молча оглядывается, манит девушку тонкой синюшной рукою, не меняя выражения своего грустного личика.
Миновали яркий хоровод мухоморов в ведьминых кругах, овражек с сухим руслом лесного ручья, разноцветные камушки весело борогозили под плотной берестой вольхиных лапотков. Полянка земляники осталась позади, и слышался шорох и несмелое вяканье - где-то недалеко лезли на дерево маленькие медвежата, наученные своей мамой-медведихой не сверкать пятками на глазах у незнакомцев. Как бы сама медведица не объявилась. Но живые не любят встречаться с нежитью, так уж заведено.

Раздвинув длинный полог из ветвей берез, Вольха на секунду зажмурилась от солнечного света, что брызнул в глаза после лесного сумрака, а когда проморгалась, увидела доброго конягу, что стоял, понурясь, мотая гривой и хвостом, отгоняя мошку. Лесовичка, не глядя на коня, направилась прямиком к человеку, коего Вольха заметила не сразу, и коняга, учуяв нежить, испугался, стал копытами бить да ржать заполошно на всю полянку.

- Тише, тише, хороший, не пугайся, все хорошо... - у Вольхи вид бьющегося в истерике коня вызвал жалость в душе, и она, ласково приговаривая, не особо задумываясь о смысле слов, а лишь стараясь говорить спокойно, не делая резких движений, стала аккуратно подбираться к чужой лошади. Коняга, тараща глаза, успокаиваться  не желал, взбрыкивал задними ногами, показывая, что будет лягаться и кусаться до последнего, если кто его вздумает обидеть. Но страшная нежить на коня ноль внимания, а эта девица в зеленом так ласково поет, что заслушаешься. И конь после нескольких попыток все же дал себя погладить, потянулся бархатными губами за угощением - леснянка протянула ему ломтик сладкой сдобной булки, высушенной на печке. Все еще нервно подрагивая, лошадка захрумкал лакомством, косясь на нежить, все еще опасаясь, но такого первобытного ужаса, как видно, уже не испытывал.

И только тогда Вольха, еще раз погладив ни в чем не повинную животинку по шее, приблизилась к лесовичке и неподвижному телу у поваленного дерева. Оказать первую помощь парню, что явно пребывал в ненормальном состоянии, Вольха не спешит. Мало ли что тут стряслось! Тянуть руки к незнакомому телу не хочется, к тому же, а вдруг он и не мертвый совсем? Как вскочит, как бросится. Брр...

- Что, маленькая? Скажи словами, а то сама я, вишь ты, глупая, не понимаю, зачем ты меня сюда привела. - говорит Вольха, рассматривая парня, а заодно и полянку, одновременно прислушиваясь к своим ощущениям. Птицы все так же щебечут, порхают с ветки на ветку. Где-то тараторит дятел, цокают белки. Тишина была бы благостной - если бы не это неподвижное, возможно, все еще живое, тело, и еще одно тело - неживое, но подвижное.

Ох ты ж лишенько да ёжики зеленые...
И зачем только люди любятся? Женихи, невесты, муж да жена, любовь до гробовой доски и вот это вот все. То, что чаще всего оборачивается горьким горем, страданием, тоской неимоверной. Бедой.
В который уж раз мысленно Вольха поклялась самой себе, что вот ее-то уж точно минует чаша сия. Влюбиться? Голову потерять от чувств к какому-то штаноносцу? Да ни в жисть!

А горе маленькой лесовички бьет по нервам, вызывая жалость, сожаление, обнять бы несчастную да пореветь вместе с нею, не по незнакомому парню, а оплакивая саму лесовичку, что стала нежитью - но не такие объятья нужны неприкаянной душе. Эх, малая... И стоило оно того? Жила бы себе спокойно. Не понять лесной ведунье этих страстей.
И это же просто...тело. Ну...Туловище. Оболочка. Душа-то, небось, уже где-то летит, несется к Создателю. Он хоть знает, видит, как мучается его возлюбленная? Вряд ли. Иначе не бегала бы его невеста по лесу в поисках кого-нибудь, кто помог бы ей обнять в последний раз любимого. И вот. Нашла. Бездушную ведьмачку, леснянку, дикарку с Русалочьего озера.

- Ага. Я поняла, маленькая. Сейчас, ты только не плачь, а Вольха глянет, что можно сделать. - решительно засучив рукава, девушка шагнула к телу, опустилась рядом, протянув руку, прижала теплые пальцы к хладной шее, там, где бьется жизне-несущая жилка. Точнее, там, где она должна была биться. Бледная кожа парня холодна, как кусок камня.
В общем-то, ясно и так, что парень мертв, мертвее некуда, но проверить не мешает. Губы синие, лицо без кровинки. Видимо, что-то внутри разорвалось. Тосковал по любимой? Искал с нею встречи, не верил, что ее больше нет? Бродил подальше от людей, предаваясь черной тоске и печали? Скорее всего.

Тонкие сильные пальцы аккуратно, но проворно ощупали одежу мертвеца, осторожно вытянули блестящую вещицу, от коей так и прыскает во все стороны "свет". Кулаки мертвеца Вольха не стала разжимать. Ее дело убрать препятствие, а там уж маленькая нежить сама разберется.
Вот же не было печали... Есть у него родня? Родители, братья-сестры? Куда девать ставшего сиротинушкой конягу? Конь-то добрый, негоже такого бросать в лесу на съедение волкам.

Но задать эти вопросы лесовичке Вольха отчего-то не решается. В общем-то, ее сейчас более всего волнует судьба несчастного коняшки, такие дела... Ну а про то, что же тут стряслось, и как влюбленные докатились до жизни такой, маленькая нежить расскажет сама, потом. Если пожелает, само собой. Решив так, ведунья поднялась, вытянула руку в сторону, отпустила подвеску, придержав ее за шнурок.

- Вот. Тебе же это мешало? Ты делай, что тебе нужно было, я не буду мешать.- девушка показала лесовичке блестящую подвеску, а затем, кивнув, собрала шнурок, зажав в ладони, и отошла в сторонку, шагнула к коняге. Отвернувшись от несчастных, стала с ним шептаться, обещая, что вот поговорит маленькая лесовичка со своим возлюбленным, и потом Вольха отведет конягу к речке, на водопой, купаться. А если есть, к кому его возвращать, то и отведет к своим, ей не трудно.